Представленный фрагмент произведения размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО «ЛитРес» (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
Автор книги: Сборник
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Летит бумажный самолётик…
Вдали от Донского, Аутки вблизи,
Как сам напророчил, ты ляжешь, скрестив
Ладони, сомкнувши уста.
И ладана с лавром смешается дух,
И в дождь, и в жару будет хладен и сух
Твой камень под сенью куста.
Над вечным покоем солёной воды
Земные твои затерялись следы,
Их словно размыло волной.
Но строки, которым забвения нет,
Ты к нам в долготу, в нескончаемость лет
Занёс из отчизны иной.
Прощай, песнопевец. На кромке зимы
Закончилось время, и в царствие тьмы
Прияло заёмный твой прах.
Но мне уже видно – поверх пирамид,
Как, сложен тобой, самолётик летит
В зенит на бумажных крылах.
Здесь война – день и сон, упований на лучшее фон,
Гнева шторм бьёт о грудь, угасает в бессилия зыби.
Лёва, как тебе Там? Ты ещё не влюбился в Сапфо?
Но с Давыдовым точно ты чару гусарскую выпил!
На холме, за столом, где куражится бравый народ,
Отстрадавший своё в каждой краткой, жестокой победе,
Там Волошин большой незаметно к застолью примкнёт,
И на верном коне Туроверов к беседке подъедет.
В том зелёном саду никому не бывает черно.
Я хочу, чтоб так стало, чтоб жизнь длилась ярко и ёмко!
Лёва, если ты там снова встретился с Ирой Бохно,
Передай… Нет, потом. Я сама. Но уже после Юго-Востока.
Сегодня не стало Лёвушки Болдова… Отчаянье и боль утраты…
(20.02.2015 18:22:53) Владимир Ларионов:
С величайшей скорбью души узнал о безвременной кончине
поистине выдающегося поэта современности, Льва Болдова.
Его философско-духовная лирика будет волновать души многих поколений. Великий труд глубокой, искренней, сопереживающей души звучит в каждой строке, в каждом слове и междустрочии его стихов:
Глубокой душевной болью отзываются его строки:
В сумерках промозглого рассвета,
В придыханьях зябкой тишины
Не будите, граждане, поэта.
Пусть он видит розовые сны!
Пусть, внезапным оглушён успехом,
Выдернув козырного туза,
Видит Лужники и Политех он.
И богинь горящие глаза!
Он – дитя беспечности и света,
Вымыслы кроящий на краю.
Не будите спящего поэта.
Пусть ещё понежится в Раю!
А не то – взъерошенный и пылкий,
Мятые пересчитав рубли,
Он в ларёк помчится за бутылкой —
Выдержать давление земли!
А не то – занюхав коркой хлеба,
Раскидав наброски на столе,
Он рванёт в распахнутое небо
Или закачается в петле.
Небеса прочертит как комета —
И растает пылью золотой!
Не будите, граждане, поэта,
Под счастливой спящего звездой.
Пусть звучит шагаловская скрипка
И читает станцы Мандельштам.
Пусть блуждает детская улыбка
По надменным горестным устам.
Пусть витает он в потоках света,
Радостью несбыточной лучась.
Не будите, граждане, поэта.
Дайте быть калифом хоть на час!
Пусть подступит к подбородку Лета,
Ставя эпикриз в земной возне.
Не будите спящего поэта!
Дайте умереть ему во сне.
Жил поэт в миру как на квартире —
Яркая в туманности звезда,
и служил он бескорыстно лире,
только стерегла его беда…
Душу вырывал не на потребу —
Словно факел, вспыхивал во мгле,
но рванул в распахнутое небо,
крылья нам оставив на Земле.
Руки теребят цветки гвоздики,
стынет на ветру печаль-слеза.
Задохнувшись в безнадёжном крике —
в памяти живут его глаза.
Ангелы-хранители над нами.
И уже прощёные грехи…
Шепчем посиневшими губами
искренние вечные стихи.
Стопка водки, чёрный ломоть хлеба.
Тризна. Фото в рамке на столе —
ты рванул в распахнутое небо,
крылья нам оставив на Земле…
Пусть подступит к подбородку Лета,
Ставя эпикриз в земной возне.
Не будите спящего поэта!
Дайте умереть ему во сне.
Пусть его душа парит над миром
И отстанут грусть, печаль и боль.
Отслужил душой ранимой лирам
Истинной поэзии король.
И в лучах мерцающего света,
На распутье золотых дорог,
Может, встретит грустного поэта
В белом балахоне грустный Бог.
Он рванул в распахнутое небо,
Нет, не птицей – яркою звездой…
На столе остались крошки хлеба
И обида с горькою слезой…
Родился 22 марта 1959 г. в с. Згурица, Дрокиевский район, Молдавская ССР. Окончил Калужский педагогический институт и Литературный институт имени А.М. Горького.
Принимал участие в создании мистификации – книги стихов вымышленного древнеяпонского поэта Рубоко Шо в сотрудничестве с автором книги Олегом Ворушко.
В 1996 году получил Венецианскую премию за лучшую поэтическую книгу.
Они лежат, не требуя наград,
Они застыли и сомкнули строй.
Я пью сегодня за твоих ребят,
Забытый полк, я пью за твой покой.
Пусть не оплакать и не счесть могил
И дым забвенья устилает путь.
Я пью за тех, кого я пережил,
За тех, кого оттуда не вернуть.
Забытый полк уходит на закат,
И гонит ветер пыль издалека.
Давай, Россия, вспомним всех ребят,
Последний путь Забытого полка.
Моё окно открыто на закат.
Я пью до дна, я знаю в этом толк.
Я пью, Россия за твоих ребят,
Я пью за каждый твой Забытый полк!
По дороге на закате лета
Покатился перстень золотой.
Покатился он с руки поэта
По булыжной пыльной мостовой.
Покатился перстень за туманы,
Через те закатные мосты,
Через горы, города и страны
И до самой утренней звезды.
И пускай он, вечный и желанный,
Прозвенит у твоего крыльца,
И зажгутся тайной несказанной
Переливы тонкого кольца.
А кольцо всё катится по свету,
Вызывая радостный испуг.
По весне, по осени, по лету
Катится, захватывая дух.
Говорят, что там за гранью алой,
Где застыло солнца колесо,
Расцветает силой небывалой,
Полыхает пламенем кольцо.
Ах ты воля без конца и края,
И зарницы гаснущего дня,
Только ты, от счастья замирая,
То кольцо достанешь из огня.
Даже если вещие синицы
Всё же крикнут о конце моём,
Я у ног красавицы-девицы
Загорюсь невидимым огнём.
А когда весь мир в пучину канет
И сгорит на медленном огне,
Пусть кольцо в глаза тебе заглянет
И расскажет правду обо мне.
Как призрак, бесшумно скользит галион,
На крыльях удачи исчезла Армада,
И сладкие запахи райского сада
Тревожат невольниц магический сон.
И головы кружит ночной звездопад,
И ангельский голос, исполненный неги,
Всё так же тревожит, как мысль о побеге.
Ласкают зефиры. Любовники спят.
Куда стремится галион,
Зачем он долу парус клонит?
Зачем на дальний небосклон
Он облачко столь гневно гонит?
По водам бурей он взыграл
И прошумел грозой и славой,
Когда луч молний озарял
Прибрежный сумрак величавый.
Пускай же солнца ясный лик
Отныне радостью блистает,
И облачком зефир играет,
И дышит негою тростник!
Большая часть человечества ставит на Штольца,
Это вписал я в один из домашних альбомов;
Заполночь куришь, пуская колечки и кольца,
В зеркале видишь, как плачет последний Обломов.
Что мне прогулки, закаты? Куда всё умчалось?
В сумерках тают сады, опустевшие скверы,
Но с отвращением предчувствуя близкую старость,
Всю эту ночь просижу за бутылкой мадеры.
Мне наплевать на подачки, на всплески гордыни,
Преуспевать не хочу я, тебя не ревную.
Слышишь ли глас вопиющего в этой пустыне,
Помнишь ли, ангел мой, нашу любовь неземную?
Сирины смолкли… Все глуше вакхальны напевы.
Где вы, друзья? Интригуют, скучают, бранятся.
Страсть и беспечность грызут, словно старые девы,
Что с ними делать? Не знаю. Авось пригодятся!
В бедной каморке моей, как в холодной темнице,
Спятил Захар, сам с собою ведет разговоры,
Ольга! Ты слышишь? О, как мне хотелось излиться,
Но у подъезда меня стерегут кредиторы.
Зрелость проходит. На юность махнул я рукою,
Сердце моё одиночество больше не точит,
Только о чём я? О чём говорить мне с тобою?
Я ведь последний из тех
Вы опрокинули бокал
На светлый мой костюм;
Я лишь глаза на вас поднял,
Я был во власти дум.
Как допустил беду Господь,
Небесный сея свет?
Пылает, как живая плоть,
Вечерний туалет.
Прощай, мой кремовый пиджак,
Сорочка, галстук-блеф,
На всем темнеет винный знак,
В душе клубится гнев!
Прощай до Страшного суда,
Все в прошлом, так и знай;
Прощай – и если навсегда,
То навсегда прощай!
Ни словом я не выдал страх
За будущность свою;
Как вырос я в твоих глазах,
Да что я говорю!
Расплатой был для палача
Мой благодарный смех.
Смахнул пылинку я с плеча
И выпил за успех.
Всё так же был любезен взор
(Сие не объяснить!),
Вот так притвора из притвор
Клянётся век любить.
Здесь я учтиво произнёс,
Смутившись, как всегда:
– Костюм не стоит ваших слёз,
Какая ерунда!
Владимир Губанов родился и живет в Севастополе. Работал инженером, регулировщиком радиоаппаратуры, телеоператором и редактором на телевидении, менеджером в коммерческих структурах. В настоящее время – газетчик.
Песни В. Губанова звучат на радио и телевидении, стихи публикуются в газетах и поэтических альманахах. Некоторые песни этого автора можно услышать в репертуаре российских и украинских исполнителей, а также исполнителей, культивирующих русскую авторскую песню в дальнем зарубежье, например, в США.
Промокли улицы вечерние,
но, непогоде вопреки,
одной мелодии свечения
не угасают огоньки.
Они несут мотивчик давешний
в оцепеневшие дворы
под перламутровые клавиши
пассажей уличной игры.
Дома озябшие сутулятся,
проулки тёмны и сыры,
тебе же, барду этой улицы,
другие видятся миры.
Но за пустяшными беседами,
своих не ведая путей,
мы, осторожные, не следуем
простой мелодии твоей.
Помилуй, уличной симфонией
надолго ли утешишь ты,
безвестный баловень гармонии,
среди обмана и вражды?
Покуда мгла висит осенняя,
какой, помилуй, нам резон
услышать вестником спасения
нелепый твой аккордеон?
… Казалось, мир уже в агонии
и потемнели небеса,
а ты, возлюбленный гармонии,
творишь такие чудеса!
Забытой музыки свечению
мирволят лики всех святых
и повинуют нас учению
волшебных клавишей твоих.
Он в весеннем завихреньи,
в тихой пустоши земной,
словно тайное знаменье,
по Большой летит Морской
мимо летних рестораций,
над горячей мостовой,
где зелёный дым акаций
и жасминовый прибой.
О, возок провинциальный,
старичок-империал!
Ты какой великой тайной
горожан околдовал?
Чем из северного тлена
зазываешь юный май —
вестовой его бессменный,
севастопольский трамвай?
… За минувшими годами
нам увидятся во сне
строгой дамы, строгой дамы
удивлённое пенсне,
гимназиста на подножке
загорелый локоток,
а в окошке, а в окошке —
синей бухты лоскуток.
В это светлое мгновенье
что превыше всех прикрас,
неподвластное забвенью,
очаровывает нас?
Моря чистая полоска,
южный полдень налитой
и – нелепая повозка
на брусчатке голубой.
Где, мучительно неловки,
двое, прячась от зевак,
проезжая остановки,
не расстанутся никак.
И во власти милых ручек
(Бог, удачу призови!)
восхитительный поручик
изъясняется в любви.
… В час, исполненный моленья,
увези нас в этот рай,
в эти давние мгновенья,
севастопольский трамвай!
В Аполлоновку, где тает
дребезжащая свирель
и где рельсы заметает
тополиная метель…
Где луною просвечено облако
и созвездий висит полотно —
кипариса безмолвствует колокол,
гераклейское бродит вино.
И откуда, скажи мне, бессонница?
Неужели всему и виной —
кипарисов зелёная звонница,
перламутровой пены прибой?
Наших рук мимолётность касания —
и не держит уже тетива
сумасшедшие наши признания,
потаённые наши слова.
Полетим за степной паутинкою,
где цикад неустанный минор,
что играет старинной пластинкою
на игле фиолентовских гор.
И пускай о столетия сточатся
и сойдут в океан берега,
но для нас это лето не кончится,
наши души не тронут снега.
И навеки, поверь мне, запомнятся
и отныне пребудут с тобой
кипарисов зелёная звонница,
перламутровой пены прибой.
Будничную прозу разорви,
посмотри, мой друг, какая прелесть —
вновь на нашу улицу слетелись
голубые голуби любви.
Трепету холёного крыла
вдумчивое вторит воркованье…
В уличной такой фата-моргане
столько благодушья и тепла.
О, мой невесёлый визави!
Что теперь твои разуверенья,
если нам ниспослано знаменье —
голубые голуби любви?
Что твои порожние лари
и надежд истраченных крушенье,
если поднебесное круженье
прочат голубые сизари?
Нас ещё одарят небеса:
отметая прошлые секреты,
мы, одной любовию согреты,
в новые поверим чудеса.
Это ведь не купишь за рубли…
Если бы не говор голубиный,
синие дворовые глубины
никогда б любовью не цвели.
Видно, милый друг, у нас в крови
в истину уверовать такую,
и тогда надежду наворкуют
голубые голуби любви.
Будет разлука легка и светла…
Нашей судьбы запятая
так осторожно в ночи нас вела,
по переулкам плутая.
Мы не дошли до туманной черты.
Гаснет зари позолота…
Спросим совета у этой звезды,
тлеющей над горизонтом?
Вот и причал мой. Горит синева.
Плещутся волны негромко.
Я не расслышал простые слова,
что вы шепнули вдогонку…
Что ж непутёвая наша гульба
счастье надёжное прячет?
В нынешней жизни, видать, не судьба,
в новой – всё будет иначе.
Памяти В. Мальцева
Ветер щёки нам бреет недобрый,
и штормовки, как панцирь литой.
Отворив снеговые затворы,
мы идём Чатырдагской грядой.
Мы, мятежники снежного ада,
за собой не оставим следа.
Нас уносит метель без возврата —
в леденящую муть, в никуда.
Пусть нас ветер толкает с вершины,
мы с улыбкой ему говорим:
– Чатыр-Даг верховодит над Крымом,
ну а мы – верховодим над ним!
Крепко сбитая наша ватага
побеждала в огне и воде.
Вековая ладонь Чатыр-Дага
нас удержит и в этой беде.
И пускай нас не впишут в анналы,
но в дремотном снегу января
мы венчаем не зря эти скалы
и метели буравим не зря!
Мне кажется, что я уже жила
Мне кажется, что я уже жила
Под этим небом и под этим солнцем.
Мне кажется, что я уже была
Тем атомом, что расщепляет стронций.
Наверно, я была водой —
Волнами к берегу стремилась,
А может, я была сосной —
Ветвями к берегу стремилась?
Как жаль, что знать нам не дано,
Кем были мы в прошедшей жизни,
Но знаю точно лишь одно —
Откроет тайну мне Всевышний.
Прекрасным именем – Любовь
Меня назвали в час рожденья,
В ту ночь на небе россыпь звезд
Мне ниспослала поздравленья.
И с этим именем – Любовь
Живу и мучаюсь в смятенье,
Смогу ли выполнить сполна
Я этих звезд предназначенье?!
Что может быть бесплодней сожалений?
Я, прожитые годы вороша,
Пойму однажды, скольких потрясений
Могла бы избежать моя душа.
А жизнь моя могла бы стать примером
Гармонии законов бытия,
Но то была б уже, наверно,
Другая женщина – не я…
Как странен вид цветущей розы
На клумбе, занесенной снегом!
Но, не страшась зимы угрозы,
Она цветет под серым небом.
Алеет сквозь хрустальный кокон,
Не покоряясь стылой вьюге,
Заиндевелый лист, как локон,
Дрожит от холода упруго.
И лепестки, что с кровью схожи
На белой простыне постели,
Краснеют на холодном ложе
Под завывание метели…
Вот так и я, подобно розе,
В застывшем от мороза круге,
Сопротивляюсь серой прозе
Наперекор судьбе и вьюге.
Родился 4 января 1956 года в городе Новохоперск Воронежской области. Закончил исторический факультет педагогического института в Воронеже. Работал директором школы в одном из сел Воронежской области. С 1983 года живет в Крыму.
Давай поедем к леснику в Форос,
Где берег можжевельником зарос
И пряный дух исходит от стволов.
Там, на горе, свои расправив крылья,
Раскрасит небо наша эскадрилья
Узором разноцветных куполов…
И будет высь безмерна и чиста
Над храмом Воскресения Христа.
Пусть наши купола, подобно птицам,
Плывут туда, где даль едва клубится
Прозрачной дымкой легких облаков.
Над берегом, полуденным и сонным,
Найдя поток над вертикальным склоном,
Мы воспарим, не чувствуя оков!
И будем любоваться – я и ты —
На Шар Земной взирая с высоты.
Забудем все, что нас внизу держало:
Людской молвы раздвоенное жало,
Иллюзий и надежд унылый прах…
Над мелкой суетой власть предержащих,
Убогих, комплексующих, дрожащих,
Мы будем плыть с улыбкой на устах!
Что нам до них! Ведь мы – потомки птиц!
Летим себе, не ведая границ!
А вечером, в мерцании камина,
Где стул как трон и как парча – холстина,
Мы помолчим под сладкий звон струны…
И на как будто вымершей планете
Сторожка лесника при лунном свете,
Накрытая лавиной тишины, —
Сюжет венецианского холста
Над храмом Воскресения Христа.
Представленный фрагмент произведения размещен по согласованию с распространителем легального контента ООО «ЛитРес» (не более 20% исходного текста). Если вы считаете, что размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.